Форум » Архив отыгрышей » [Die, Frederique, die - 15.12, 1:00] » Ответить
[Die, Frederique, die - 15.12, 1:00]
Merlin Minx: Локация: неподалеку от развеселого паба Персонажи: Фредди Крэбб - заплутавшая бедняжка, Хитклифф Нотт и Мерлин Минкс - мимо неудачно проходили, Максимильен Мезьер - чувак для ангста.
Ответов - 4
Frederique Crabbe: Вчера от Бобби, славной доброй кузины Бобби, наконец пришло долгожданное письмо. «Ola, старина Фредди», - писала Бобби из такой далекой Гватемалы, и воображение Фредерики сразу дорисовывало картину, как её родственница сидит, чуть сгорбившись, на старом раскладном стульчике, на коленях у неё лежит коричневая толстая папка с обшарпанными краями, а на папке - тот самый лист пергамента с обтрепанными углами, который сейчас лежит, аккуратно сложенный в четыре раза у Крэбб в нагрудном кармане мантии. Наверняка Бобби, сочиняя письмо, находилась в добротной, выгоревшей на солнце палатке - примерно в такой же, с каковой и сама Фредди промыкалась по степям и пустыням с командой драконологов в экспедициях. Она была готова поспорить: Бобби уселась за эпистолярное творчество, когда на землю опустились сумерки. Может быть то было фамильной чертой, а может и нет, но с наступлением ночи что у Фредди, что у Бобби мозг работал значительно лучше, нежели в светлое время суток. Поток мыслей шел слаженнее - да ладно, что там, достаточно и того, что мысли и вовсе появлялись в голове, жужжали в черепной коробке, только и хватай их, и скорее переноси на бумагу, чтобы не забыть. День всегда был временем для действия, временем, когда ты можешь попробовать сдвинуть горы, повернуть реки вспять, обежать вокруг земной оси, победить дракона и спасти принцессу, но ночь же... Ночь же была тем промежутком, когда ты, хочешь того или нет, но должен размышлять, должен думать, способен анализировать и делать выводы. Именно поэтому и Фредди, и Бобби всегда оставляли бумажную работу «на вечер», как они говорили сами. Так что если по поводу палатки еще можно поспорить и представить в качестве варианта небольшую такую комнатку с деревянными стенами, то по поводу времени суток у Фредерики не имелось никаких сомнений. Небо черное-черное, словно залитое чернилами, и звезд совсем не видно, кроме одной, самой яркой, самой дружелюбно мигающей всем и каждому - Путеводной. Где-нибудь рядом с Бобби стоит древний керосиновый фонарь - еще один, пускай и экстравагантный, пускай и крайне опасный для палатки, однако верный спутник во всех путешествиях Бобби. «Мне нравится сам антураж, который создается, когда я зажигаю его», - оправдывалась она как-то раз перед хихикающей Фред. Да, фонарь должен быть, и в его стенки слепо и настырно бьется какой-нибудь большой толстый жук, и глухо так раздается в комнате: «пок, пок, пок», но Бобби не обращает на то ни малейшего внимания, она выводит в порыве вдохновения строчки, иногда останавливается, перечитывает написанное, кусает перо, плюется, когда, кусая, действительно откусывает от пера кусочек... Однако большую часть времени на её губах красуется довольная улыбка. Примерно такая же, каковая возникла у Фредди, едва она только распечатала письмо и принялась за чтение. О том, как под этим солнцем с Бобби уже слезло семь слоев кожи, что она коричневая вся, а на носу веснушки - и вообще она похожа на енота; как её одежду составляют два коротеньких куска материи - майка и шорты, а иначе просто никак, но один тут пижон по имени Роберт или иначе Бобби Младший все равно умудряется щеголять по слабовсхолмлённому плато Петен в пиджачке и штанах с лампасами. Чимальтенанго, Тотоникапан, Уэуэтенанго, Сан-Маркос и еще восемнадцать департаментов Гватемалы. Майя, киче, мам, конкистадоры. Salud del Pueblo, генерал Рафаэль Керерра, розовое дерево, вулкан Агуа и ягуары. Yo no te pido la Luna, me bastaria si solo te sentaras un rato conmigo debajo de ella. Иначе говоря и просто заканчивая послание: тебя бы сюда, дорогая, тебе бы тут понравилось, и ты бы тоже стала незаметно для себя говорить при встрече каждому ola! Ответ - конечно же, чуть позже. Пока что Фредди перечитывает раз за разом и, в принципе, затерла лист до дыр уже, и знает по абзацам наизусть. Подумать надо хорошенько, о чем бы написать ей тоже. Хотя, по сути, не о чем ей рассуждать в письме. Один день на другой похожий, лениво тянется неделя за неделей - и ей порой и странно подмечать-то на календаре, что уж такое-то число сегодня, вот же ж ужас-то, а кажется, что вот еще вчера... Просаживает, прозябает - все без движения, но с четким осознанием, что все летит куда-то, в пропасть, в жопу. Что здесь, не тут, у всех дела, что есть лишь только Макс, который рад всегда послушать и понять, да только стыдно лезть к нему, размахивая транспарантом «вот мой коллапс, вот мой стазис, вот моя стагнация, вот мой сплин и суета сует». Что говоришь себе: «да ну и ладно», отмахиваешься от себя, мол рассосется само все по себе, да только соль ведь в том, что ни черта-то не поменяется, пока сам не станешь двигаться, а ты застряла как лодка на мелководье, царапаешь днищем песок. Открой словарь, прочитай, что означает слово «скука» - это томление от отсутствия дела или интереса к окружающему, отметь: в твоем случае нет «или», тебе подходят оба варианта. Гулянки в пабах не особо помогают, но ты идешь, куда еще деваться и чем еще себя занять - иных способов ты не можешь придумать сегодня - от отсутствия ярких вспышек в твоей жизни твой умственный коэффициент заметно снизился, а еще, если совсем уж честно, не очень-то и хочется придумывать. Simple. Зато эффективно, организм приспособился и не особенно мучает по утрам. Первая, вторая, третья - стопки как и дни, проходят незаметно. Вот Макс, дружище, а кто такие остальные - неизвестно, но, в целом, не напрягают совершенно. Должно быть разные и яркие по-своему, но ты их видишь массой, скопом - и каждый о чем-то своем, задорно, пьяненько, легко и так привычно и обычно. Вешаешь улыбку от уха до уха, опять же: привычно, обычно, стучишь стаканом по покрытию стола, громко что-то говоришь, вставляешь реплики, раскуриваешь трубку, требуешь повторить - и не опять, а снова, там бармену живая прибыль из твоего кармана рекой плывет. И где-то между - какой и какой? - ты наклоняешься и Максу говоришь: - А, может, ну её, и правда, эту Англию, дождливую и унылую, и на недельку в Гватемалу? Там родственница моя пережидает кризис, Бобби, пишет, что погода ну совсем жара и мясо игуан очень даже ничего. - Киваешь собственным словам, одобряя. - Да, так, наверное, и сделаю. Отправлю телеграмму, чтоб встречала, и ola, туземцы! Надоело тебе тут. И в баре, и вообще. Тебя, по сути, ничего и не держит здесь, не тут. Всё по-отдельности, раздроблено, и ты как птенец, выпавший из гнезда - сегодня протянул ты без протекции, а завтра не уверен. И с каждым новым, начинающимся с 00:00, твой статус, данный при рождении, все больше обесценивается твоим же поведением, твоим же отрицанием, твоим же противопоставлением себя своей семье. Тебя пока не назвали предателем крови во всеуслышание, но вести донесли, как достопочтенный papa сокрушался о позорище, который он же сам и породил на свет. Да ну и черт с ним, с papa, как и с Англией со всей - от этих мыслей пухнет голова, противно начинает ныть. Тогда дотрагиваешься до Максова локтя, сквозь шум и гам ему про то, что тебе «нужно подышать свежим воздухом», но ты «сейчас вернешься». Он оглянуться не успеет, как ты уже как тут, бодра, без мыслей нудных и тяжелых, готовая трясти и дальше этот город. Напоследок. А утром, утром будет телеграмма: «привет я выезжаю здравствуй Гватемала». Неспешно так, вдыхая полной грудью воздух новорожденного вторника, немного в сторону, подальше от закрывшейся двери, расправив плечи и засунув ладони в карманы. И снова ты вспоминаешь, если вообще можно вспоминать нафантазированные картинки, небо ночное над Гватемалой - и так, для сравнения ради, задираешь голову вверх и смотришь на чистое звездное небо, расстилающееся перед твоими глазами. И самая яркая приветливо мигает тебе в ответ - и ты знаешь, это Путеводная, помощница и подруга всех заплутавших в дороге, которая обязательно доведет до дома. Где бы ты на неё не смотрела, в какой бы точке мира ты не была, ты всегда находишь её; она как далекая подруга, которая за сотни миль, а как-то умудряется всегда быть с тобой. Затем - рутина: тебя окликивают, хотя, быть может, и не тебя, и ты с неохотой отводишь взгляд, сутулишь плечи и делаешь пол-оборота вокруг оси. Успеваешь нахмурить брови и дернуть рукой. Quanto? Ответ: нисколько. И легкие расслабляются с выдохом вместо слов, и затылком в дорогу, но уже не больно, не чувствуется, неважно. А там, в сотнях миллионах миль мигает где-то добродушно путеводная звезда, и она видна даже в Гватемале. Ах, туда бы тебя, Фредерика. Ola!
Merlin Minx: Попасть под заклинание Хитклифа - это, в общем-то, стало для Мерлина настоящим испытанием на прочность. Ну представьте себе - всю жизнь ничего не чувствовал, а тут тебя за неделю сначала делают мальчишкой пяти лет, а потом, еще не отошедшего, ввергают в пучину неизведанных эмоций, да еще и не самых приятных. Вот так, сразу, да в полнейшую тьму и депрессию, да что бы по самому больному, да так, что сейчас, хоть и Финито Инкантатем было произнесено, Минкс был какой-то нервный и неуравновешенный. Усугубляло положение дел еще и то, что жертву свою они упустили. А еще больше усугубляло то, что это была не единственная на сегодня упущенная жертва - лицезреть то, как умирает гражданин американский посол, Мерлину так и не довелось, потому что дома Пожиратели его не застали, а после Минксу следовало, записавшись в сенсеи, наускивать юных падаванов на блондинистых девочек из хит-визардов. И вот пусть Хитклиф знает - это по его неловкости и неосторожности эта блондинка обхитрила двух Пожирателей. Себя Минкс никогда ни в чем не винил - крики, которыми он оглашал улицу под заклинаниями не в счет сейчас, особенно та часть, где про бедного-несчастного-виноватого, и теперь вся злость матерого ПСа, конечно же, направилась на беднягу-Нотта с его милым и наивным "Ой-ой-ой". - Идиота кусок, - шипел Мерлин из-под маски, таща мальчишку за шиворот по улице, как провинившегося котенка. - Лохозавр недоделанный... И где тебя такого, умного, отыскали... Ох, как хотелось Мерлину сейчас стукнуть по столу кулаком, да показать мальчишке, кто тут главный, а кто виноват, припадать ему урок, что бы думал, какими заклинаниями и в кого кидаться. Что, Аваду постеснялся произнести? Экий любезный! Не ругается, маму слушает, и Авадой Кедаврой ни-ни? Это часа три назад Минкс посмеивался над тем, что как хорошо порой обходиться без зеленых вспышек и ломать ребра своими железными кулаками, избивая своего противника до смерти. Сейчас он уже думал о другом - о том, что этот мальчишка, его подопечный, виноватый с легкой руки Минкса во всех грехах, должен понять, какого мужества от него требует произнесение запретного смертельного заклинания и насколько он жалок, что не стал сразу "стреляться" Авадой в Джейми Гейл. На кой черт тебе метка, если ты - трус? Какого ты лезешь в Пожиратели Смерти, если Смерти боишься? Жалости от Мерлина ждать не приходилось - ему просто не было известно о том, что есть такое чувство. Жалость, даже звучит как-то странно - жиаааааалыааааааааасть. Что это? Зачем это? Кто додумался? Поэтому участи Хита позавидовать было никак нельзя: Мерлин решил, что должен на ком-то выместить свое недовольство, и Нотт ну очень неудачно попался под руку. Минкса вообще лучше не злить, никому - его лучше вообще обходить стороной и не пытаться стать ему другом-товарищем, потому что ни для кого Минкс не делает поблажек, когда зол. А когда оказывается из-за кого-то в невыгодной ситуации, то его злость просто зашкаливает. И он, конечно, решил проучить мальца так, как умеет. Мерлин сегодня не видел ни одной смерти, а это плохо отражается на его карме и богатом внутреннем мире, и теперь Хитклифу придется убить. - Ты жалок, Нотт, - не побоялся Минкс назвать его по фамилии. - Не знаешь, что такое Авада? Боишься запрещенных? Так я тебе расскажу и всему научу, болван! Они оказались неподалеку от одного из Лондонских пабов - на улицу доносились пьяные крики, хохот, музыка. - Прикончишь первого пьянчужку, ведшего подышать, понял? - прошипел Минкс и толкнул парнишку вперед. - А если нет, то это сделаю я. Будем смотреть на смерть и изучать ее в деталях. А если твои нервишки тебя подведут, то какого хрена ты вообще полез в подопечные к Лорду? Минкс невесело усмехнулся, и принялся ни с того ни с сего философствовать - грубый голос сменился на размеренную речь, Мерлин будто сам собой любовался в этот момент, да еще руками разводил, будто открывает Хитклифу путь в волшебную страну: - Это, знаешь ли, как у лекарей в Мунго: сможешь смотреть на мертвечину - ты свой в доску, а стошнит - не получится из тебя хорошего врача. Да, знаешь ли, это близко к нам - мы излечиваем волшебный мир от маггловской эпидемии. Случай запущенный, гниль распространилась повсюду, поэтому нужна... интенсивная терапия, Хитти, - голос Минкса не затих, но сменился каким-то недобрым смешком из-под маски - будто смеялся какой-то курильщик, потерявший голос. Неприятный смешок. Злой. Но кто ожидает от Минкса чего-то другого? - Давай, мальчишка, покажи, на что способен, не стесняйся, посмотрим, какой из тебя специалист - хирург через "и" или через "е", - снова злой смешок. И не секрет, что, кроме того, что Минкс вымещал злобу, он еще стремился потешить свое самолюбие и пощекотать себе нервы. Он не увидел сегодня лиц, корчащихся от ужаса, не увидел крови и не услышал последнего вздоха какой-нибудь магглорожденной твари. А очень хотелось. Это должно было поднять ему настроение, ну а то, что обеспечивал ему зрелище бедняга-Хитти - ну что же, не повезло мальцу с "наставником". Или, все-таки, повезло? - Вперед, Нотт, не разочаруй "папочку", - прошипел Минкс, когда у входа в паб замаячила чья-та фигура. Он и сам достал палочку, на случай, если Хитклиф растеряется и снова натворит дел. А для тех, кто решился выйти в эту минуту из паба, судьба крутанула колесо смерти, и, кажется, попрыгав, шарик направился на Zero. Финита ля комедия. Комедия для одного зрителя-ценителя - Мерлина Минкса, который и сам не прочь сыграть роль в кровавом спектакле.
Lee & Heath Nott: Shit happens. Хотя нет, подождите. Оно не просто случается, оно уже - и говно это решило приключиться именно в сегодняшний вечер. По крайней мере, по ощущениям самого Хитклиффа, его словно хорошенько так окатило с головы до ног зловонной жижей из отходной ямы. Проявить себя, называется, решил. Показать старшим, что можно еще возлагать большие надежды на подрастающее поколение, есть кому оставлять после себя этот больной, безумный мир. Поразить блестящими навыками и великими трюками, достойными разве что Гарри Гудини. Ага. Удивил до невозможности. И бесполезно утешать себя любимой приговоркой презренного Ли про то, что shit happens; бесполезно олицетворять это самое shit в лице блондинки с по-поросячьи вздернутым носиком и глазами бешеной селедки; бесполезно размышлять, что сравнение является в корне верным, если исходить из простого данного «радикалы - это помет на ботинках общества». Вы понимаете, бесполезно! К чему все глупые умозаключения, когда по факту их сделала какая-то девчонка, которой он, надумай сойтись в рукопашной, запросто мог бы переломить хребет об колено, сжать её горло своими ладонями, поднять вверх и молча наблюдать за тем, как её глаза вылезают из орбит, как её ноги болтаются в воздухе, как у тряпичной игрушки, как её пальцы безнадежно пытаются ослабить его хватку, как на её губах начинает медленно пузыриться кровь. Но он же лохозавр недоделанный. Хитклифф, правда, понял только второе слово из обращенного к его персоналии эпитета, но справедливо полагал, что в целом неологизм его наставника явно не был прельстительным комплиментом, которым можно щеголять на великосветских раутах. И где его, и в самом деле, такого умного отыскали? Ну где-где... Простите за напоминание лишний раз не к селу и не к огороду, но мистер Нотт-младший вообще-то безумно гордился своей принадлежностью к сей составляющей магического мира. Где его еще найти можно, как не в святая святых - и когда-нибудь и он займет полагающееся ему место, которое Минксу даже и не снилось. - В канцелярии Визенгамота, - тихонечко буркнул себе под нос Нотт, понурив голову ниже плеч. Бросил быстрый взгляд на Минкса - услышал, нет? - нет, тут же поспешил успокоиться юнец, не услышал. Этот цепной пес слишком громко рычит, чтобы слышать, о чем там говорят другие. Вообще, кто этому неотесанному дурню дал право обращаться с ним, с Хитклиффом, как с тряпкой? Что он себе позволяет? А, ну да. Только потому что у самого Хитклиффа до сих пор побаливает кобчик, Мерлину Минксу добросердечно разрешили тащить по улицу за шкирку. Можно так посмотреть на сложившуюся ситуацию, чтобы совсем уж не скатываться в унылость. Можно, можно. Но когда-нибудь мы еще посмотрим, кто кого хорошенько потрясет, обещаю, - скривились под маской в ухмылке губы. А из Минкса все перло и перло, и перло, и перло - такое ощущение, будто бы его прорвало в словесном поносе. За все свое знакомство - относительно короткое, если измерять по временным рамкам - Хитклифф не слышал столько реплик из уст сурового конвоира, сколько ему довелось услышать сегодня. Как будто специально копил фразочки, придумывал обороты в своем Азкабане - и вот, на тебе, живой человек, перед которым можно выговориться. Точнее, на чью голову можно излить душевные излияния свои. Вот кто у нас главный поставщик того самого shit, того самого, которое чуть ли не с носа уже капает. Жалко только, ответить пока что нельзя. Закон «сильнейшего» пока еще никто не отменял, а Хитклифф, как верно было подмечено, действительно хотел поскорее уже вернуться обратно к маме. Домой. Он и так, между прочим, пропустил ужин; одна надежда только на булочки и чай. Да ты на себя погляди! Сам иди поучись, потом другим свои преподавательские услуги предлагай, - закатил глаза Нотт на замечание про собственную жалкость. Сразу перед глазами всплыла картина, как сия колымага с плохой маневренностью билась головой об землю и ревела белугой о житие своем худом. Чего ж сам первый не выступил, раз подопечный не вызывает доверия? Али телеса тяжко передвигать и мысли до мозжечка, размером с орех который наверняка, доходят очень медленно? Нет, ну вы гляньте! Люди добрые! Что же это творится-то средь бела... средь темна ночи-то! Руки свои распустили, толкают в спину! Да кем он себя возомнил, этот Мерлин Минкс? Кстати, и вправду, кем? Хитклифф снова прислушался к гудению этого чуда строительной техники. Чего-чего? Вот не знаем, как вы, а мистер Нотт, мягко говоря, обалдел, представив себе на минуточку так Мерлина Минкса в ослепительно-белоснежном халате и с черными такими крыльями, торчащими из-за спины. И с лавровым венком на чугунной башке его. Потому что не просто доктор ангел смерть, но еще и философ ко всему прочему. Нет, ну вы только послушайте его, хах! Что он такое несет? В синопсисе к какому психологическому рассказу он подобное вычитал? Или сам там ваяет пересказ старой сказки про трех поросят - «взгляд волка на происходящее»? Честное слово, что за ерунду он несет? Он себя сам со стороны слышит? Ему пафос не к физиономии. Одна фраза просто невероятнее другой. И, главное, как остроумно-то - прямо хоть сейчас бери блокнот и перо в руки, как прилежный ученик, и «подождите, я записываю!» Хоть сейчас в книгу афоризмов. Да заткнись ты уже наконец, - вздохнул Нотт, вытаскивая палочку из кармана и двигаясь следом за фигурой. Женской, кстати говоря. Но к лешему, к лешему конкретику. Она здесь совершенно ни к чему. «Ничего личного», как любят изъясняться, просто кому-то не особенно свезло попасться Минксу под горячую руку, чтобы стать тем, над кем можно отыграться за позор. - Avada Kedavra! - соскользнуло с его губ всего два слова, и зеленая вспышка на мгновение озаряет его фигуру, отсвечивает в его стальной маске. Судьба крутанула колесо смерти, колесо слетело и задавило под собой несчастного. Несчастную, если быть точнее. Вон она, лежит теперь, голова на тротуаре как на подушке примостилась. Быстро, эффективно, аккуратно - Хитклифф с некоторым недоумением смотрит на палочку у себя в руке, еще не до конца осознавая тот факт, что это сделал он сам. Просто так взял и убил человека. Ни за что. Ведь в сущности, в чем вина пьянчуги? Только в том, что не повезло выйти в данную минуту из паба. И в том, что он, Хитклифф Нотт, несколькими минутами ранее был выбран на роль козла отпущения. И вот тут, знаете, мысли отходят на второй план, уступая смеси, в коей все сослагательные имеют корень «зло»: злоба и злорадство. Он оборачивается в сторону Минкса, левая кисть кладётся на локтевой сгиб правой, а правая рука с поднятым кулаком быстро сгибается - вот тебе знаменитый «жест по локоть», именуемый во Франции как «рука чести». - Ласковой ночи, папаша, - насмешливо фыркнул Хитти, трансгрессируя прочь. Он, все-таки, был воспитанным и вежливым юношей. И, кроме того, скромным. Можно и без оваций.
Maximilien Mezieres: Oh why haven't you been there for me? Серьезно воспринимать жизнь Мезьера так никто и не научил. Ни старая-добрая французская школа магии, ни даже сложности в его путешествиях, ни, тем более, заботливая семья. Он, наверное, когда-то в юности записался в вечные адепты позитива, и жил, смеясь, радуясь и наслаждаясь каждым мгновением. И даже если какая-то из ситуаций, встречающихся ему на пути, грозила унынием - например, расставание с людьми, которые стали тебе дороги, но навсегда останутся где-то в своих родных странах, а ты пойдешь дальше; или разочарованием - например, надеялся сегодня хорошенько перекусить и выпить, а в итоге торчишь под дождем на улице; или даже угрозой для жизни - как тогда, когда Макс попался недружелюбным индейцам в плен, - во всем бравый француз видел разве что очередной вызов, очередное приключение и с радостью принимался что-то решать. Причем всегда выискивал пути, которые не требовали особенного напряга, но зато были изобретательными и нестандартными. Его далекие друзья частенько получали от Макса весточки, причем половину вряд ли можно было назвать даже письмами - мужчина мог выслать и песенку с громовещателем, и понравившуюся ему открытку с котятками, и даже засушенное печенье просто потому, что оно напоминало о какой-нибудь дебильной шутке. Дождь становился не проблемой, когда Мезьер прыгал по лужам, как мальчишка, призывая прохожих следовать его примеру, и не все, конечно, но кто-то такой же безумный тут же соглашался. А индейцы и вовсе полюбили чудака и даже придумали ему свое имя - Омакакис. Макс ценил хорошую шутку, хорошее настроение, хорошую попойку за то, что они делали его жизнь веселее. Когда яркие картинки - это то, чем наполнено твое существование, и когда тебе есть что вспомнить, есть, что рассказать, есть, что изобрести, есть, чем поделиться - это значит, что ты живешь не зря. Чем больше ты знаешь - тем ты интереснее, но Макс делал ставку не на науки, а на опыт, который он получал в своих бесконечных путешествиях. Это было куда полезнее - так он считал, и не хотел, и не собирался что-либо менять. Пусть даже кто-то говорил, что он бесцельно прожигает свою жизнь. Ну-ка, а скажите тогда, к какой цели он должен стремиться? Разве это плохо - радоваться тому, что тебе дано? Ему казалось, что ничего сложного в этой жизни нет. Наслаждайся, беги, изучай, узнавай то, что тебе интересно, и не забывай нести в своей душе вечное ощущение праздника. Причем не только тогда, когда оно подогрето алкоголем, но и просто так. В этом был весь Максимильен Мезьер - где бы он не появлялся, он везде умел устроить веселье и заставить хоть кого-то, но улыбнуться. Конечно, он не мог всем нравится, и как его только не обзывали недоброжелатели - от разгильдяя до вшивого бомжа - но он не унывал и продолжал искать тех, кто близок ему по духу. В Лондоне таких людей было много, и Максимильен всегда приезжал сюда с радостью. Здесь были и Фостер, с которым Макс не прочь был пропустить стаканчик-другой - читайте бутылочку-другую, здесь была целая министерская толпа секретарей, которых так легко было сподвигнуть пройтись в карнавальных костюмах по улицам английской столицы. Сюда перебралась любимая племянница Сабрина, и Макс отказывался верить в то, что она здесь не задержится, хоть она и порывалась вернуться во Францию. Наконец, тут жила Фредди, его дорогая Фредди, верная соратница в глупостях и веселье: сколько пабов вместе они обошли, сколько веселых споров устроили, сколько новых знакомых обрели, сколько раз возвращались домой под утро. И Макс, может быть, был не таким чутким, как следовало, но ему казалось, что Фредерике его вечное желание радоваться жизни по душе. Он, пожалуй, не замечал, что третий день гулянки - это, пожалуй, перебор, и что истории про индейцев он рассказывает уже в сотый раз, и Фредди уже и сама может пересказать их слово в слово. Но для него все было так, как и прежде - он знал, что если ему что-то наскучит, то он просто ткнет в карту мира, куда попало, и в ближайшие выходные укатит из одной страны в другую, а дальше - как видно будет. - Гватемала - это прекрасно! Я не помню, я там был или еще нет, - смеется Макс, не замечая, как из его бокала на стол льется виски. - Эй, человек хороший, ты, да, за стойкой, повтори нам, ексель-моксель! И себе налей, что ты, как не родной, не для мебели же стоишь! Или мы в прошлый раз не у тебя пили? Тебя как зовут-то, мистер Морковкин? Рыжий бармен ухмыляется, привычный и не к таким речам. И сегодня - в пабе снова весело, снова шумно, снова все галдят, кто-то в дальнем углу пытается залпом выпить бутылку огневиски, и ошалелая толпа приветствует его решение громкими овациями и свистом, а Макс ухмыляется, указывая на несчастного Фредди, и ему хорошо и прекрасно, и он даже думать не хочет, что кроме этого безбашенного веселья есть еще что-то. Что-то грустное и плохое. - Меня-то с собой возьмешь, с родственницей познакомишь? - продолжает Мезьер. - Если надо, я вспомню хорошие манеры, буду вежлив и не стану пить. Мы же, французские джентльмены, тоже не лыком сшиты. Или, как индейцы говорят, не на дне Миссисипи найдены! И тут же замечает, наконец, лужу на стойке, в которую он уже успел влететь локтем: - Ох ты ж ежик в панталонах, да конь в сандаликах!... ...Что-то долго нет Фредди, - замечает, наконец, Вечный Скиталец. "Сейчас вернусь", - это, вообще-то, минут пять, а не все полчаса. Ну ладно, минут двадцать, но во времени Макс не уверен - оно всегда течет то медленнее, то быстрее, когда ты пьян, будто раскачивается во все стороны вместе со Вселенной, прыгающей у тебя перед глазами. Будто время тоже под градусом. Волнения доходят до нетрезвого мозга тоже медленно, но Макс, горячая голова, тут же вызывается идти искать свою подругу, потрепав за щеку своего нового знакомого - он даже не помнит, как его зовут, потому что весь разговор зовет его "Генералом Винных вод", - это как раз тот мужчина, что опустошил на спор бутылку огневиски. Теперь он точно Генерал. Фредерика говорила что-то про свежий воздух, - вспоминает Макс и вываливается на крыльцо паба, споткнувшись на ступенях. - Фредди! - зовет он, пьяно смеясь. - Твой большой брат совершил большое сальто! Может, мне в цирк к родственникам Билли попроситься? Воздушным, мурло кошачье, гимнастом! И что б в алом трико да в белом плаще! Он еще минут пять хихикает, раскачиваясь из стороны в сторону на ступенях, не в силах подняться на ноги. - Фред! - зовет он громче, но никто не спешит ему отвечать. Парочка каких-то пьяных молодых людей пробирается мимо него, распевая глупую песенку про дурачка-волшебника Джона, Макс улыбается и им, но продолжает искать ту, за кем он, собственно, вышел на улицу... Ему удалось, наконец, справиться с непослушными ногами, и Макс, покачиваясь, поднялся и побрел вверх по улице. Но далеко, оказывается, идти и не надо было - он заметил неподалеку от стены паба кого-то, лежащего на холодной мостовой. Опасения кольнули мужчину сильнее. - Тут же холодно, как у йетти в гостиной, а ты бродишь, моя девочка, по темным переулкам? Фред? Фред! Это ты что ль там лежишь? Эй, субмарина в местной луже, простудишься же! Он добрался до лежащей на мостовой девушки - это и правда оказалась Фредди, но... - Эй, Фред! - насмешливый тон исчез, и Макс не на шутку перепугался. - Фред, ты чего! ФРЕД! Говорят, в глазах умершего отражается то, что последнее он видел перед смертью. Это все красивые байки. Девушка смотрела в темное небо остекленевшим взглядом, и лишь отблески ближайшего фонаря отражались искорками в ее раскрытых глазах. - Ф... ред, - голос подвел Мезьера, и вместо крика получился шепот. - Фред, Фред, ты чего это, эй, Фред, Фредди, так не пойдет, Фредди...- срывалось с губ оцепеневшего от страха и тут же протрезвевшего мужчины, и он попытался приподнять девушку, растрясти ее, но ее тело было бездыханно, руки - холодны, а душа уже отправилась в свое бесконечное путешествие. Это был шок. Это было настолько неожиданно, что Макс не находил слов и не мог разобраться, что он сейчас чувствует. То ли страх, то ли пустота, то ли горе, - его будто ударили чем-то по голове, и все чувства отключились, остался только холод, который заставлял мужчину дрожать и сильнее прижимать к себе девушку. Ну как же так, как же так? Почему это случилось? Все должно быть по-другому - Макс должен был найти Федди раньше, живую, невредимую, улыбающуюся, и они вернулись бы в паб, и все было бы как прежде. Ну или не найти, и тогда завтра они бы встретились и обсудили, что произошло, смеясь и радуясь... Или же свалили из этого затхлого паба вместе, и вот прямо сейчас, в эту минуту решали, как они доберутся до Гватемалы... Или, пусть даже, перессорились из-за какого-нибудь пустяка в пух и прах - все лучше, чем так. Француз не мог думать о том, как это случилось и почему. Его вовсе не волновало то, что где-то неподалеку темный человек довольно улыбася, радуясь, что хоть в чем-то не прогадал с мальцом-учеником. Фредди - мертва, а этого просто не должно быть! Его милая девочка, а он, балда, недоследил! Черт побери, Мезьер, это же ты во всем виноват! Фред больше нет! - Фредди, что же ты... как же так... Фредди... а как же наша поездка?... - повторял он, не догадываясь даже, что можно позвать на помощь. Хотя чем тут поможешь? Впервые Макс Мезьер осознал, что рядом с радостями жизни есть самое черное и страшное горе. Макс Мезьер потерял настоящего друга и плакал.
полная версия страницы